,   |  

Алгоритмы общения. Эталоны Вронского, или Что такое «социальная психика»

Очень часто, когда мы говорим о каком-то проявлении массовой психологии, например общественном мнении, моде, панике, это вовсе не означает, что речь идет только о надындивидуальных или внеиндивидуальных психических состояниях. Речь идет о субъективных переживаниях отдельного человека тоже. И этого обстоятельства не следует забывать. «Массовыми» их делает, во-первых, то, что они появляются только в процессе общения людей между собой; во-вторых, то, что они одновременно охватывают многих. Итак, наш разговор пойдет о психической жизни отдельного человека среди множества других людей.
Мы знаем, «продукты» познания объективируются в систематизированном теоретическом научном знании. Результаты деятельности — в предметах материальной культуры. Многовековой опыт общения тоже передается и сохраняется. Эта мысль кажется непривычной, но это так. Исторический опыт общения передается в эталонах, стандартах и стереотипах поведения. Поэтому все эталоны и стереотипы сами имеют сложную внутреннюю структуру. Но какой бы характер ни носили те или иные стереотипы, следует отметить их главную особенность: они играют ту роль, которую исполняют в нашей мыслительной деятельности алгоритмы.

Конечно, общение людей — слишком сложное явление, чтобы подчиняться алгоритмам в строгом значении этого слова. И все-таки мы подчиняемся — сознательно и неосознанно — огромному числу разного рода правил поведения, норм морали, которые властно предписывают нам выполнение определенных операций.

Прекрасный литературный пример алгоритмического поведения в дореволюционном русском обществе — жизнь Вронского. Роман «Анна Каренина» известен всем, и потому этот пример представляется мне удобным для того, чтобы сделать его примером показательным, модельным. «Жизнь Вронского,— читаем мы у Толстого,— тем была особенно счастлива, что у него был свод правил, несомненно определяющих все, что должно и не должно делать. Свод этих правил обнимал очень малый круг условий, но зато правила были несомненны, и Вронский, никогда не выходя из этого круга, никогда ни на минуту не колебался в исполнении того, что должно. Правила эти несомненно определяли, что нужно заплатить шулеру, а портному — не нужно,—что лгать не надо мужчинам, но женщинам можно,— что обманывать нельзя никого, но мужа можно, что нельзя прощать оскорблений и можно оскорблять и т. д. Все эти правила могли быть неразумны, нехороши, но они были несомненны, и, исполняя их, Вронский чувствовал, что он спокоен и может высоко носить голову».

В своем отношении к окружающим Вронский тоже руководствуется определенными эталонами, он использует их как стандартизированную шкалу ценностей. «В его петербургском мире все люди разделялись на два совершенно противоположные сорта. Один низший сорт: пошлые, глупые и, главное, смешные люди, которые веруют в то, что одному мужу надо жить с одной женой, с которою он обвенчан, что девушке надо быть невинною, женщине стыдливою, мужчине мужественным, выдержанным и твердым, что надо воспитывать детей, зарабатывать свой хлеб, платить долги,— и разные тому подобные глупости. Это был сорт людей старомодных и смешных. Но был другой сорт людей, настоящих, к которому они все принадлежали, в котором надо быть, главное, элегантным, красивым, великодушным, смелым, веселым, отдаваться всякой страсти не краснея и над всем остальным смеяться.
Вы внимательно прочитали два эти отрывка? О чем они? В первом говорится преимущественно о правилах поведения. Во втором — это эталоны, определяющие отношения к окружающим людям. Таким образом, можно говорить об эталонах, играющих роль алгоритмов «внутреннего» поведения. (Они определяют отношения, установки, позиции личности.) И алгоритмах, предписывающих внешнее поведение: манеры, форму одежды, поступки, экспрессию. …

Сформировавшиеся социально-психологические эталоны, стандарты и стереотипы играют огромную роль в поведении человека. Они упрощают общение и поведение подобно тому, как алгоритмы мыслительной деятельности облегчают процессы решения разного рода мыслительных задач.

Если алгоритмы мыслительной деятельности «экономят» мышление человека, то алгоритмы общения «экономят» личность, облегчая, а порой и автоматизируя ее важнейшую функцию — функцию выбора. Разумеется, в нашем рассказе речь идет «об обыденных выборах, так сказать, на каждый день». Главные свои выборы человек осуществляет далеко не так просто. В них явственно проявляется социальная позиция личности, ее нравственные основания. Необходимость сделать выбор — возможно, самая характерная черта сознательной человеческой жизни. В этом наше человеческое преимущество, в этом же — наше тягчайшее бремя.

Выборы «на каждый день» — это «свод правил» Вронского. Они избавляют его от необходимости всякий раз заново решать, как вести себя по отношению к тому или иному шулеру или портному. Ему не надо снова и снова выбирать, вырабатывать отношения к людям «высшего и низшего сорта» — достаточно «опознать» в конкретном человеке представителя определенного сорта, как «срабатывает» стереотип отношения.

«Бремя» выбора облегчается здесь прежде всего потому, что объективно различные предметы, люди и общение с ними выступают как равноценные. Так, для Вронского все шулера или портные, каждый из которых объективно человек, личность, индивидуальность, представляются «на одно лицо».

Социально-психологические алгоритмы не предопределяют отношение человека к другим людям однозначно. Поэтому, даже зная, какие именно алгоритмы усвоены человеком, его поведение психолог может предсказать лишь предположительно.

Появившись на свет, ребенок застает выработанные веками обычаи. Воспитание, или, как иногда говорят, «социализация», как раз и заключается в том, что подрастающий человек осваивает, присваивает сложный мир взрослых, в котором он очутился. Ребенок овладевает опытом взрослых с первых же месяцев своей жизни. Сначала это бессознательное приспособление. Потом более сознательное овладение в процессе систематического обучения. Впрочем, это не столько два этапа, которые сменяют друг друга, сколько два способа. Они сосуществуют всегда в процессе познания человеком окружающего мира. С возрастом изменяется лишь их роль и удельный вес.

В процессу живого общения с ребенком взрослые независимо от своей воли передают ему свои взгляды на окружающий мир, свои моральные понятия и представления. Иными словами, взрослые осознанно и неосознанно обучают детей и «внешним», и «внутренним» алгоритмам общения. С первых дней жизни ребенок усваивает и принятые в его среде стереотипы выражения чувств. Буквально учится «изображать» грусть, радость и другие эмоции.
В нормальных условиях такое усвоение происходит в форме бессознательного подражания. Хотя здесь иногда применяется сознательная инициатива родителей. «Не хохочи слишком громко — это неприлично», «Не ковыряй в носу — это неэстетично». Ребенку внушают: «Не плачь — ведь ты мужчина!», «Не пачкайся— ведь ты девочка!», «Не дерись — ты не мальчик». Ребенок получает эталоны «доброго», «злого», «красивого», «безобразного», «мужественного», «женственного». …

К моменту, когда человек становится личностью, он «застает» в своей психике целый мир чувств, мнений, взглядов, отношений, во многом определяющих и его поведение среди других людей, и отношение к окружающему. При этом мы далеко не полностью осознаем содержимое багажа, полученного еще до того, как начинаем себя осознавать. А ведь это содержимое не покоится неподвижно на каких-то дальних полках сознания. Оно ведет себя активно, порой даже агрессивно, оказывая влияние и на отбор и усвоение новой информации, и на отношение к окружающему.

Разные способы усвоения опыта дают и различные «умственные продукты». Непосредственное усвоение в процессе общения порождает «житейские» понятия. Специальное обучение — научное,— так считал выдающийся советский психолог Л. С. Выготский. Итак, обыденное сознание возникает стихийно. Родители, да и вообще семья — прежде всего она — осуществляют «трансляцию» неписаных обыденных законов, установлений и предписаний. Так обеспечивается их живучесть и сила воздействия.

Взрослый человек, встретившись с каким-то новым для себя психологическим ощущением, частенько, что тут скрывать, смотрит на него сквозь выработанные в детстве оценки и отношения. Нередко усвоенные в детстве взгляды, мнения порождают предубеждения, которые могут проявляться в широчайшем диапазоне реакций на окружающее. Эти часто неосознаваемые вещи действуют с огромной силой, заставляя человека определенной культуры буквально воспринимать мир в системе понятий, усвоенных с детства. Вот наблюдение этнографа Малиновского, изучавшего племена, стоящие на низших ступенях общественного развития. Исследователь обратил внимание на внешнее сходство пятерых сыновей вождя племени между собой и, конечно, с отцом. В присутствии многих туземцев ученый сказал, что сыновья похожи на отца. Его слова были приняты с одобрением. Однако когда он отметил их сходство друг с другом, его слова отвергли с большим негодованием. Более того, туземцы удивились, как вообще можно было высказать такое явно абсурдное суждение. Как же случилось, что туземцы не видели явно существующего сходства? Оказывается, существовало старинное табу, которое как раз запрещало подобное сходство находить. Это табу не давало видеть то, что видеть было запрещено.

Все, что соответствует привычным с детства представлениям, человек склонен воспринимать как нечто положительное, «правильное», «должное». То, что противоречит привычной сумме оценок, невольно отталкивает, кажется чем-то искаженным. Люди, принадлежащие к одной социальной среде, а внутри нее — к одной малой группе, ощущают свое единство, одинаковость еще и потому, что они имеют много сходного в «алгоритмах общения». И чем теснее и малочисленнее группа, тем больше у ее членов общих взглядов, традиций, мнений, обычаев. Так складывается ощущение внутреннего единства. Обозначается оно местоимением «мы». Но «мы» обязательно предполагает «они». Люди, причисляющие себя к некоему «мы», склонны переоценивать «свое» и недооценивать «чужое». И эта тенденция, если дать ей развиться, может привести к самым нежелательным результатам, Б. Поршнев замечает: «Любопытно подчеркнуть, что в первобытном обществе «мы» — это всегда «люди» в прямом смысле слова, то есть люди вообще, тогда как «они» — не совсем люди». Не стоит ли нам прислушаться к этому замечанию? И вспомнить его в те минуты, когда мы с жаром защищаем свое «мы», отвергая чье-то «они»?

Мне бы не хотелось, чтобы у читателей сложилось сугубо отрицательное отношение к любым эталонам. Это было бы столь же неверно, сколь и несправедливо. Эталоны играют двойственную роль в отношениях между людьми. С одной стороны, они благодетельны, так как помогают быстро сориентироваться и правильно отреагировать на те или иные типичные особенности людей даже мало знакомых. С другой стороны, всегда есть опасность, что они могут заслонить реальные качества и черты человека. Под влиянием эталона, а он к тому же нередко применяется к данному человеку неправильно, мы порой действуем по принципу: «Я его, конечно, не знаю, но... не люблю». Так, нередко учитель относится с предубеждением к ученику, если тот прослыл озорником и лентяем, уже невольно фиксируя свое внимание только на отрицательных сторонах ребенка, игнорируя положительные. У ученика-отличника, наоборот, все расчудесно. Не ребенок — ангел. Это плохо и для того и для другого. Нередко подобные стереотипы мешают и руководителю предприятия объективно отнестись к своим подчиненным. Одних «по привычке» всегда хвалят, другие — всегда объект критики.

Возникновение исторических традиций в поведении— неизбежное и закономерное явление в психике человека. Для того чтобы они приносили пользу, облегчали человеку жизнь, необходимо время от времени их пересматривать, перетряхивать, производить их инвентаризацию. Время от времени мы должны сверять свои личные эталоны с живой, реальной жизнью. Чтобы не отстать от этой жизни, не законсервироваться в рамках своих о ней представлений. Иначе нам грозит многое не увидеть, не услышать, не почувствовать. Иными словами, не ощутить всю полноту и прелесть бытия, радость общения с другими людьми.


Я. Коломинский


Материал взят из книги "Популярная психология"